советские люди, а не куй знает чтоНе припомню, когда это было. Давно. Может быть, в октябре, а может
быть, и еще раньше - в сентябре.
Я шел из Детиздата по Невскому. (Да, конечно, это было не позже
сентября, если я еще ходил в Детиздат. Потом я туда уже не ходил.) Шел по
Невскому и попал в воздушную тревогу.
Завыли сирены, появились, как из-под земли, патрульные, стали
заталкивать прохожих в подъезды, в подворотни, в магазины. Меня загнали в
"Пассаж". И мало того, что в "Пассаж", а - в убежище, помещавшееся в подвале
этого универмага. Убежище не было достроено. Не все подпорки были
поставлены, еще всюду белели стружки, пахло пиленым деревом, опилками.
Я присел на какое-то бревно. И вдруг увидел у своих ног - зарывшуюся в
стружки бледно-фиолетовую ленточку хлебной карточки. Хлеб на декаду! Такие
сокровища я находил только в детстве, во сне.
Протянул задрожавшую руку, незаметно поднял карточку, спрятал в карман.
И потом - в течение десяти дней получал по ней хлеб. Значит, я и мои близкие
съели четыре килограмма чужого хлеба. Карточка-то была рабочая, первой
категории!
Как и все продовольственные карточки в то время, эта карточка была
безымянная, на предъявителя. Впрочем, я особенно ее не разглядывал. Хотя мог
бы, и должен был, разглядеть!
В оправдание себе могу сказать, что уже на второй день я понял, что ем
чужой хлеб. На третий день я не стал его есть, отдавал маме и Ляле.
А потом... потом, чем дальше, тем больше стала грызть меня совесть.
Когда на ленточке осталось талонов граммов на восемьсот хлеба, я взял
лупу и разглядел: кем выдана карточка? На круглой лиловой печати значилось:
"Местный комитет универмага
"Пассаж".
Значит, потерял карточку работник "Пассажа", какая-нибудь продавщица
или кассирша.
Хлеб съели, все талончики остались в булочных, но корешок карточки я не
выбрасывал. Он лежал у меня на столе - и мучил меня.
Звучит излишне громко, но я понял, что не смогу жить с этим грехом на
душе. Понял, что должен искать эту женщину и отдать ей свой долг.
Четыре килограмма хлеба ни скопить, ни купить я не мог. Я стал собирать
все, что можно было собрать. Тогда еще можно было. От каждой пайки хлеба я
отрезал крохотный кусочек и сушил его. Копил по штучке печенье, конфеты,
крупу, куски сахара. От всего, что удавалось достать на рынке, - тоже. За
месяц я скопил продуктов, стоимость и калорийность которых значительно
превышали стоимость и калорийность четырех килограммов черного хлеба. Я
считал, подсчитывал, пересчитывал, складывал, умножал... Находил какие-то
коэффициенты, общие знаменатели... Одним словом, когда я отправился наконец
морозным осенним днем в "Пассаж", в карман мой был засунут плотно
перевязанный аппетитный пакетик граммов на 800 весом.
Теперь надо было найти человека, потерявшего карточку. Легко ли это
было сделать? Нет, конечно. Но в ту минуту мне казалось, что добрый порыв не
может не завершиться успехом.
"Пассаж" к тому времени опустел. Вообще, у меня осталось впечатление,
что минувшей зимой люди заходили в промтоварные магазины только погреться.
Что там можно было купить? И зачем?
Впрочем, кто-то все-таки бродил по магазинным галереям, а за прилавками
коченели продавщицы.
Местком оказался на третьем этаже.
Председательша чем-то занималась. Вокруг стола ее стояло еще несколько
женщин.
Я спросил:
- Скажите, пожалуйста, у вас никто из сотрудников не терял хлебной
карточки?
Мгновенно откликнулись сразу две тетки:
- Я потеряла!
- Я!
- Когда?
Одна сказала - вчера. Другая - третьего дня.
Я понял, что обе от голода лгут, и сказал:
- Я нашел хлебную карточку. Но было это давно - месяца полтора назад.
- Ну, и что?
- Ну, и хочу найти человека, который ее потерял.
Я показал корешок карточки. Председательша посмотрела.
- Да, "Пассаж". Но это - не наша. Это - рабочая. А мы получаем служащие
карточки. Вы где ее нашли?
- В убежище.
- В подвале?
- Да.
- Постойте, постойте, - сказал одна из женщин. - Это - Белов, столяр.
Как раз месяца полтора назад, когда оборудовали это убежище, он потерял там
полоску на последнюю декаду.
- Да, да, правильно, - подхватила другая. - Я помню. Он ужасно
убивался. У него же семеро детей было.
- Он жив? - спросил я.
- Жив, слава богу.
- А дети?
- Дети - не знаю.
- А где мне его найти?
- Белов? Где Белов?
Все засуетились, оживились. Все, вместе со мной, очень обрадовались,
что следы потерявшего карточку Белова отыскались.
Мне объяснили, как его найти.
- Войдете во двор - с улицы Ракова, - идите все прямо и слева увидите
столярную мастерскую. Там они и работают, столяры.
Никогда не думал, не знал, не предполагал, да, пожалуй, и вообще мало
кто из моих земляков-ленинградцев догадывается, что у "Пассажа" есть свой
двор. А он есть. На улице Ракова, бывшей Итальянской, между "Пассажем" и
соседним домом - не то ворота, не то калитка. Открываешь ее, а там -
длинная, до самого Невского, щель. Тележка ручная пройдет, а машина - не
поручусь. В узеньком этом ущелье помещаются подсобные службы "Пассажа". В
том числе и столярная мастерская.
Я вошел. В полумраке несколько человек работали рубанками. В нос
ударило - тем самым, знакомым, родственно близким с детства и напомнившим
тот злосчастный сентябрьский день запахом: сосновой доски, лака, опилок,
свежей стружки.
Я спросил Белова.
- Какого Белова? Столяра?
Сердце замерло: а вдруг нет его?
Кто-то крикнул в соседнее, заднее помещение:
- Белов! Тебя!
Таких я русских людей давно не видел. Лет под сорок, волосы русые,
стрижен "по-мужицки" в кружок, иконописно красив, с ремешком вокруг лба,
чтобы не мешали работать волосы. Стоит в дверях, смотрит испуганно.
- Меня?
- Вы Белов?
- Белов. Да.
- Скажите, вы карточку хлебную теряли?
- Да. Потерял. Давно уж.
- Где?
- А бог его знает. Там, где работал, надо быть. В подвале.
- В сентябре?
- В сентябре.
- Я нашел вашу карточку.
Он открыл рот.
- Я съел ваш хлеб. У меня нет хлеба, чтобы отдать долг. Но вот тут
кое-что съедобное.
Он взял пакет. Посмотрел на него, на меня. Ничего не сказал, положил
сверток на верстак, обошел этот верстак и низко, поясно, как говорили в
старину, мне поклонился.
Вот такое вспомнить радостно, сладко.
Как хорошо, легко дышалось и шагалось мне тогда...